Г. - Х. Андерсен
Жила-была девочка, премиленькая, прехорошенькая, но очень бедная, и летом ей приходилось ходить босиком, а зимою - в грубых деревянных башмаках, которые ужасно натирали ей ноги.
В деревне жила старушка башмачница.
Вот она взяла да и сшила, как умела, из обрезков красного сукна пару башмачков.
Башмаки вышли очень неуклюжие, но сшиты были с добрым намерением, - башмачница подарила их бедной девочке.
Девочку звали Карен.
Она получила и обновила красные башмаки как раз в день похорон своей матери.
Нельзя сказать, чтобы они годились для траура, но других у девочки не было; она надела их прямо на голые ноги и пошла за убогим соломенным гробом.
В это время по деревне проезжала большая старинная карета и в ней - важная старая барыня.
Она увидела девочку, пожалела и сказала священнику:
- Послушайте, отдайте мне девочку, я позабочусь о ней.
Карен подумала, что все это вышло благодаря ее красным башмакам, но старая барыня нашла их ужасными и велела сжечь.
Карен приодели и стали учить читать и шить.
Все люди говорили, что она очень мила, зеркало же твердило: "Ты больше чем мила, ты прелестна".
В это время по стране путешествовала королева со своей маленькой дочерью, принцессой.
Народ сбежался ко дворцу; была тут и Карен.
Принцесса, в белом платье, стояла у окошка, чтобы дать людям посмотреть на себя.
У нее не было ни шлейфа, ни короны, зато на ножках красовались чудесные красные сафьяновые башмачки; нельзя было и сравнить их с теми, что сшила для Карен башмачница.
На свете не могло быть ничего лучшего этих красных башмачков!
Карен подросла, и пора было ей конфирмоваться; ей сшили новое платье и собирались купить новые башмаки.
Лучший городской башмачник снял мерку с ее маленькой ножки.
Карен со старой госпожой сидели у него в мастерской; тут же стоял большой шкаф со стеклами, за которыми красовались прелестные башмачки и лакированные сапожки.
Можно было залюбоваться на них, но старая госпожа не получила никакого удовольствия: она очень плохо видела.
Между башмаками стояла и пара красных, они были точь-в-точь как те, что красовались на ножках принцессы.
Ах, что за прелесть!
Башмачник сказал, что они были заказаны для графской дочки, да не пришлись по ноге.
- Это ведь лакированная кожа?
- спросила старая барыня.
- Они блестят!
- Да, блестят!
- ответила Карен.
Башмачки были примерены, оказались впору, и их купили.
Но старая госпожа не знала, что они красные, - она бы никогда не позволила Карен идти конфирмоваться в красных башмаках, а Карен как раз так и сделала.
Все люди в церкви смотрели на ее ноги, когда она проходила на свое место.
Ей же казалось, что и старые портреты умерших пасторов и пасторш в длинных черных одеяниях и плоеных круглых воротничках тоже уставились на ее красные башмачки.
Сама она только о них и думала, даже в то время, когда священник возложил ей на голову руки и стал говорить о святом крещении, о союзе с богом и о том, что она становится теперь взрослой христианкой.
Торжественные звуки церковного органа и мелодичное пение чистых детских голосов наполняли церковь, старый регент подтягивал детям, но Карен думала только о своих красных башмаках.
После обедни старая госпожа узнала от других людей, что башмаки были красные, объяснила Карен, как это неприлично, и велела ей ходить в церковь всегда в черных башмаках, хотя бы и в старых.
В следующее воскресенье надо было идти к причастию.
Карен взглянула на красные башмаки, взглянула на черные, опять на красные и - надела их.
Погода была чудная, солнечная; Карен со старой госпожой прошли по тропинке через поле; было немного пыльно.
У церковных дверей стоял, опираясь на костыль, старый солдат с длинною, странною бородой: она была скорее рыжая, чем седая.
Он поклонился им чуть не до земли и попросил старую барыню позволить ему смахнуть пыль с ее башмаков.
Карен тоже протянула ему свою маленькую ножку.
- Ишь, какие славные бальные башмачки!
- сказал солдат.
- Сидите крепко, когда запляшете!
И он хлопнул рукой по подошвам.
Старая барыня дала солдату шиллинг и вошла вместе с Карен в церковь.
Все люди в церкви опять глядели на ее красные башмаки, все портреты - тоже.
Карен преклонила колена перед алтарем, и золотая чаша приблизилась к ее устам, а она думала только о своих красных башмаках, - они словно плавали перед ней в самой чаше.
Карен забыла пропеть псалом, забыла прочесть "Отче наш".
Народ стал выходить из церкви; старая госпожа села в карету, Карен тоже поставила ногу на подножку, как вдруг возле нее очутился старый солдат и сказал:
- Ишь, какие славные бальные башмачки!
Карен не удержалась и сделала несколько па, и тут ноги ее пошли плясать сами собою, точно башмаки имели какую-то волшебную силу.
Карен неслась все дальше и дальше, обогнула церковь и все не могла остановиться.
Кучеру пришлось бежать за нею вдогонку, взять ее на руки и посадить в карету.
Карен села, а ноги ее все продолжали приплясывать, так что доброй старой госпоже досталось немало пинков.
Пришлось наконец снять башмаки, и ноги успокоились.
Приехали домой; Карен поставила башмаки в шкаф, но не могла не любоваться на них.
Старая госпожа захворала, и сказали, что она не проживет долго.
За ней надо было ухаживать, а кого же это дело касалось ближе, чем Карен.
Но в городе давался большой бал, и Карен пригласили.
Она посмотрела на старую госпожу, которой все равно было не жить, посмотрела на красные башмаки - разве это грех?
- потом надела их - и это ведь не беда, а потом...
отправилась на бал и пошла танцевать.
Но вот она хочет повернуть вправо - ноги несут ее влево, хочет сделать круг по зале - ноги несут ее вон из залы, вниз по лестнице, на улицу и за город.
Так доплясала она вплоть до темного леса.
Что-то засветилось между верхушками деревьев.
Карен подумала, что это месяц, так как виднелось что-то похожее на лицо, но это было лицо старого солдата с рыжею бородой.
Он кивнул ей и сказал:
- Ишь, какие славные бальные башмачки!
Она испугалась, хотела сбросить с себя башмаки, но они сидели крепко; она только изорвала в клочья чулки; башмаки точно приросли к ногам, и ей пришлось плясать, плясать по полям и лугам, в дождь и в солнечную погоду, и ночью и днем.
Ужаснее всего было ночью!
Танцевала она танцевала и очутилась на кладбище; но все мертвые спокойно спали в своих могилах.
У мертвых найдется дело получше, чем пляска.
Она хотела присесть на одной бедной могиле, поросшей ди кою рябинкой, по не тут-то было!
Ни отдыха, ни покоя!
Она все плясала и плясала...
Вот в открытых дверях церкви она увидела ангела в длинном белом одеянии; за плечами у него были большие, спускавшиеся до самой земли крылья.
Лицо ангела было строго и серьезно, в руке он держал широкий блестящий меч.
- Ты будешь плясать, - сказал он, - плясать в своих красных башмаках, пока не побледнеешь, не похолодеешь, не высохнешь, как мумия!
Ты будешь плясать от ворот до ворот и стучаться в двери тех домов, где живут гордые, тщеславные дети; твой стук будет пугать их!
Будешь плясать, плясать!..
- Смилуйся!
- вскричала Карен.
Но она уже не слышала ответа ангела - башмаки повлекли ее в калитку, за ограду кладбища, в поле, по дорогам и тропинкам.
И она плясала и не могла остановиться.
Раз утром она пронеслась в пляске мимо знакомой двери; оттуда с пением псалмов выносили гроб, украшенный цветами.
Тут она узнала, что старая госпожа умерла, и ей показалось, что теперь она оставлена всеми, проклята, ангелом господним.
И она все плясала, плясала, даже темною ночью.
Башмаки несли ее по камням, сквозь лесную чащу и терновые кусты, колючки которых царапали ее до крови.
Так доплясала она до маленького уединенного домика, стоявшего в открытом поле.
Она знала, что здесь живет палач, постучала пальцем в оконное стекло и сказала:
- Выйди ко мне!
Сама я не могу войти к тебе, я пляшу!
И палач отвечал:
- Ты, верно, не знаешь, кто я?
Я рублю головы дурным людям, и топор мой, как вижу, дрожит!
- Не руби мне головы!
- сказала Карен.
- Тогда я не успею покаяться в своем грехе.
Отруби мне лучше ноги с красными башмаками.
И она исповедала весь свой грех.
Палач отрубил ей ноги с красными башмаками, - пляшущие ножки понеслись по полю и скрылись в чаще леса.
Потом палач приделал ей вместо ног деревяшки, дал костыли и выучил ее псалму, который всегда поют грешники.
Карен поцеловала руку, державшую топор, и побрела по полю.
- Ну, довольно я настрадалась из-за красных башмаков!
- сказала она.
- Пойду теперь в церковь, пусть люди увидят меня!
И она быстро направилась к церковным дверям: вдруг перед нею заплясали ее ноги в красных башмаках, она испугалась и повернула прочь.
Целую неделю тосковала и плакала Карен горькими слезами; но вот настало воскресенье, и она сказала:
- Ну, довольно я страдала и мучилась!
Право же, я не хуже многих из тех, что сидят и важничают в церкви!
И она смело пошла туда, но дошла только до калитки, - тут перед нею опять заплясали красные башмаки.
Она опять испугалась, повернула обратно и от всего сердца покаялась в своем грехе.
Потом она пошла в дом священника и попросилась в услужение, обещая быть прилежной и делать все, что сможет, без всякого жалованья, из-за куска хлеба и приюта у добрых людей.
Жена священника сжалилась над ней и взяла ее к себе в дом.
Карен работала не покладая рук, но была тиха и задумчива.
С каким вниманием слушала она по вечерам священника, читавшего вслух Библию!
Дети очень полюбили ее, но когда девочки болтали при ней о нарядах и говорили, что хотели бы быть на месте королевы, Карен печально качала головой.
В следующее воскресенье все собрались идти в церковь; ее спросили, не пойдет ли она с ними, но она только со слезами посмотрела на свои костыли.
Все отправились слушать слово божье, а она ушла в свою каморку.
Там умещались только кровать да стул; она села и стала читать псалтырь.
Вдруг ветер донес до нее звуки церковного органа.
Она подняла от книги свое залитое слезами лицо и воскликнула:
- Помоги мне, господи!
И вдруг ее всю осияло, как солнцем, - перед ней очутился ангел господень в белом одеянии, тот самый, которого она видела в ту страшную ночь у церковных дверей.
Но теперь в руках он держал не острый меч, а чудесную зеленую ветвь, усеянную розами.
Он коснулся ею потолка, и потолок поднялся высоко-высоко, а на том месте, до которого дотронулся ангел, заблистала золотая звезда.
Затем ангел коснулся стен - они раздались, и Карен увидела церковный орган, старые портреты пасторов и пасторш и весь народ; все сидели на своих скамьях и пели псалмы.
Что это, преобразилась ли в церковь узкая каморка бедной девушки, или сама девушка каким-то чудом перенеслась в церковь?..
Карен сидела на своем стуле рядом с домашними священника, и когда те окончили псалом и увидали ее, то ласково кивнули ей, говоря:
- Ты хорошо сделала, что тоже пришла сюда, Карен!
- По милости божьей!
- отвечала она.
Торжественные звуки органа сливались с нежными детскими голосами хора.
Лучи ясного солнышка струились в окно прямо на Карен.
Сердце ее так переполнилось всем этим светом, миром и радостью, что разорвалось.
Душа ее полетела вместе с лучами солнца к богу, и там никто не спросил ее о красных башмаках.