Увидав это, я остановился у стены кладбища и стал наблюдать за нею.
И мне было видно всё, происходившее там, тогда как сам я оставался незамеченным.
И я увидел, что Амина сидит с гулой - нечистым духом, который живёт в развалинах и путает одиноких путников, иногда овладевая ими и питаясь их телом.
Тут Шахразада заметила наступление утра и умолкла.
А когда наступила восемьсот семидесятая ночь, она сказала:

я оцепенел от ужаса, когда увидел, как жена моя и гула разрыли могилу и вынули из неё недавно преданное земле тело.
И они начали отрывать от него куски и пожирать их, смеясь и болтая одна с другою.
Окончив свою страшную трапезу, они бросили кости покойника обратно в могилу и засыпали её землёю.
И пока они были заняты этим мерзким делом, я поспешил к своему дому и лёг на постель.
И вскоре появилась Амина; она потихоньку разделась и улеглась рядом со мною.
И хотя мне было мерзко покоиться в постели рядом с пожирательницей трупов, я пролежал с ней до утра.
А наутро я приказал служанкам накрыть на стол и сказал супруге своей:
— О жена моя, неужели на столе нет в изобилии мяса более вкусного, чем человеческое?
Тогда она поняла, что я узнал о её похождениях.
Лицо её загорелось огнём, и от бешенства с её губ покатилась пена.
И она схватила сосуд, пробормотала какие-то непонятные слова и брызнула на меня водой.
И я тотчас же превратился в собаку, а она схватила палку и начала немилосердно меня бить.
И я, жалобно завыв от боли, выбежал из дома на улицу.
Тут ко мне со всех сторон сбежались бродячие собаки.
Увидав незнакомку, они начали лаять и кусать меня, а я, поджав хвост, начал бегать по базару, пока, наконец, не остановился у дверей булочной, через которые я увидел булочника, сидящего за завтраком.
И он бросил мне кусочек хлеба.
Но вместо того, чтобы схватить его и проглотить, как это делают обыкновенно собаки, я поднял брошенный мне кусок, приблизился к булочнику и начал смотреть ему в лицо, помахивая в знак благодарности хвостом.
В этом месте своего повествования Шахразада заметила, что наступает утро, и умолкла.
Когда же наступила восемьсот семьдесят первая ночь, она сказала:
