царь благословенный, узнала я, что в городе Искандарии жил красильщик Абу-Кир и цирюльник Абу-Сир.
И были они соседями по базару, так как двери их лавок соприкасались.
Абу-Кир был отменный плут, гнусный лжец и гуляка!
Виски его, должно быть, были вытесаны из какого-нибудь несокрушимого гранита, а голова выточена из каменных ступеней какого-нибудь еврейского храма!
А не то откуда бы взялась у него такая бессовестность и дерзость во всех его злых и мерзких делах?
Он не только пропивал и проедал взятые вперёд деньги, но и продавал украдкой оставленные у него ткани и таким образом доставлял себе всякие удовольствия и развлечения самого первого сорта.
Когда же заказчики приходили требовать свои вещи, он говорил:
— О господин мой, выкрасив ткани, я развесил их для просушки на верёвках перед своей лавкой.
Когда же я вернулся, всё исчезло; верно, украл какой-нибудь бездельник с нашего же базара!
И если заказчик был человек из смирных, он отвечал:
— Аллах вознаградит меня!
И уходил.
Но если заказчик был человек раздражительный, то он бесился, но и ему не удавалось ничего получить, поскольку в лавочке красильщика не было ничего такого, что можно было бы взять и продать.
И так были одурачены все жители того квартала.
И сделался Абу-Кир предметом общего презрения и попал в крайнюю нужду.
Но бедный, честный и добросовестный Абу-Сир принял его и долго заботился о всех его нуждах.
И однажды он стал жаловаться Абу-Киру, что лавочка его бедна, и никто не идёт к нему бриться.
В ответ Абу-Кир сказал:
— Тогда нам стоит закрыть наши лавочки и отправиться искать более счастливой судьбы!
Нам надо лишь заключить договор, что всё вырученное будет добросовестно разделено между нами по возвращении домой.
И должны мы также обязаться, что тот, кто найдёт работу, должен содержать того, кому не удастся ничего заработать!
И продолжал он говорить так красноречиво, что цирюльник Абу-Сир убедился в неотложности отъезда и поспешно принялся за дорожные приготовления.
Тут Шахразада увидела, что наступает утро, и умолкла.
А когда наступила четыреста шестьдесят вторая ночь, она сказала:
честный Абу-Сир запер свою лавочку; и оба они сели в гавани на корабль, уже готовый к отплытию.
В числе пассажиров, число которых доходило до ста сорока человек, не было ни одного цирюльника, поэтому Абу-Сир взял все свои принадлежности, повесил тряпку на плечо и принялся ходить по палубе между рядами сидящих или лежащих пассажиров.
Обрив одного, получил он за труды две лепёшки, от других же получил кусок сыра и огурец.
К концу дня он собрал тридцать лепёшек, тридцать полудрахм, много сыру, маслин и огурцов.
Молва об его искусстве дошла и до капитана, и, когда Абу-Сир обрил ему голову и пожаловался на жестокость судьбы к себе и своему товарищу, капитан сказал ему:
— Приходи со своим товарищем каждый вечер ко мне обедать.
И пока вы едете с нами, не заботьтесь ни о чём!
Цирюльник же пошёл к красильщику, которому рассказал всё случившееся с ним.
И Абу-Кир сказал:
— Меня мутит от голода, и я не в силах подняться с места.
Дай мне утолить голод этими припасами и ступай один к капитану!
И красильщик набросился на пищу и глотал её с таким же шумом, как глотает много дней не евший слон, у которого бурчит и клокочет в глотке.
И глотал он кусок за куском, и не успевал проглотить один, как уже другой кусок теснил первый; и глаза красильщика расширялись и блестели, и мычал он, как бык на сено.
В это время подошёл матрос и сказал цирюльнику:
— Капитан велел сказать тебе:
— Приходи к обеду и приводи своего товарища!
Тогда Абу-Сир спросил Абу-Кира:
— Ну что, пойдёшь со мною?
Тот же ответил:
— У меня нет сил идти!
И цирюльник пошёл один и увидел капитана, сидевшего перед скатертью, на которой расставлено было двадцать разноцветных блюд или даже более того.
Тут Шахразада заметила, что наступает утро, и умолкла.
А когда наступила четыреста шестьдесят третья ночь, она сказала:
капитан спросил:
— Где же твой товарищ?
А он ответил:
— У него кружится голова от морской болезни!
Капитан же сказал:
— Это пройдёт.
И он наполнил тарелку для Абу-Сира так щедро, что каждой порции могло хватить на десять человек.
Когда же цирюльник кончил, капитан дал другую тарелку, говоря ему:
— А это отнеси товарищу.
И Абу-Кир бросился к тарелке, которую принёс ему цирюльник, и стал хватать обеими руками, как голодный волк или лев, или коршун, кидающийся на голубей, и в несколько мгновений вычистил всё.
Тогда цирюльник отнёс тарелку корабельным слугам и вернулся на ночь к Абу-Киру, храпевшему с таким же шумом, как вода, плескавшая в борта корабля.
И в последующие дни цирюльник продолжал брить пассажиров и моряков, и каждый вечер обедал он у капитана и великодушно кормил своего товарища, который только ел и спал.
И так продолжалось, пока на двадцать первый день корабль не вошёл в гавань незнакомого города.
Абу-Кир и Абу-Сир сошли с корабля и наняли маленькое помещение для жилья.
Цирюльник принялся за своё дело, брея на открытом воздухе то носильщиков, то погонщиков, то разносчиков и даже богатых купцов, привлечённых молвой о его искусстве.
И каждый вечер он возвращался к красильщику, который поглощал лепёшки, огурцы, свежий лук и шашлык.
Наевшись до отвала, он говорил:
— У меня до сих пор кружится голова.
И снова погружался в тяжёлый сон.
А добрый цирюльник Абу-Сир воздерживался от малейших упрёков своему товарищу-обжоре.
Но по прошествии сорока дней цирюльник заболел.
И вскоре он потерял сознание и лежал, как мертвец.
Тогда красильщик, почувствовав укусы голода, принялся шарить в карманах товарища, неподвижно лежавшего на полу.
И он нашёл кошелёк с деньгами, которые заработал бедняга в течение сорока дней работы в городе.
Спрятав кошелёк к себе в пояс и не заботясь о больном товарище, Абу-Кир запер на щеколду дверь и отправился к пирожнику, где он купил целый поднос со слоёными пирожками, которые он запил кружкою шербета с мускусом.
Тут Шахразада увидела, что наступает утро, и умолкла.
А когда наступила четыреста шестьдесят четвёртая ночь, она сказала:
атем направился он к базару и купил себе там прекрасную одежду.
Нарядившись, он принялся разгуливать по улицам и поразило его то, что все жители были одеты или в синеё, или в белое платье; никаких других цветов не замечалось.
Это открытие чрезвычайно удивило его.
И удивление его достигло крайних пределов у дверей одного красильщика: в его лоханях он увидел одну только синюю индиговую краску.
Тогда Абу-Кир вошёл в лавочку, вытащил из кармана белый платок и сказал:
— Мастер, сколько возьмёшь за то, чтобы выкрасить этот платок?
И в какой цвет ты его выкрасишь?
А тот ответил:
— Двадцать драхм.
И, конечно, в синий, индиговый!
И Абу-Кир возразил:
— Но я хочу красную краску!
И мастер спросил:
— Что значит красная?
Разве есть такая краска?
Абу-Кир остолбенел и сказал:
— Тогда в зелёную или в жёлтую!
Мастер и на это ответил:
— Не знаю таких!
И Абу-Кир продолжал перечислять ему различные краски, но мастер ничего не понимал.
Он сказал:
— В этом городе нас красильщиков сорок человек, и наше ремесло передаётся от отца к сыну.
Но чтобы можно было употреблять какую-нибудь краску, кроме синей, - этого мы никогда не слыхивали!
На это Абу-Кир сказал:
— Я также красильщик и умею красить ткани не только в синий, но во множество других цветов, о которых ты и не подозреваешь.
Возьми же меня к себе работать за плату, а я научу тебя всем подробностям моего искусства.
Но тот ответил:
— Мы не принимаем чужих!
Тогда Абу-Кир пошёл к другому, а потом к третьему красильщику, но все давали ему такие же ответы, как и первый, не принимая его ни мастером, ни учеником.
После такого всеобщего отказа со стороны красильщиков Абу-Кир почувствовал, что печень его раздувается от бешенства, и он пошёл во дворец к царю того города и сказал ему:
— О царь времён, я чужеземец и по ремеслу - красильщик.
И я умею красить ткани в сорок различных цветов.
Тут Шахразада заметила, что наступает утро, и умолкла.
А когда наступила четыреста шестьдесят пятая ночь, она сказала:
