оворят, что в день из дней эмир правоверных Эль-Мамун сел на трон свой и призвал к себе не только визирей, эмиров и главных начальников, но и всех стихотворцев и всех людей, пленявших своим умом.
Ближайшим же из всех собравшихся был Магоммад-Эль-Бассри.
И халиф Эль-Мамун сказал ему:
— О Магоммад, я желаю, чтобы ты рассказал мне что-нибудь такое, чего я никогда не слышал.
Тог же ответил:
— О эмир правоверных, ничего нет легче!
Знавал я богатого человека родом из Йемена, который переселился в наш Багдад, чтобы вести спокойную жизнь.
Звали его Али-Эль-Ямани.
Он велел перевезти из Йемена своё имущество, а также гарем, состоявший из шести юных невольниц.
Первая из них была белая, вторая - темнокожая, третья - толстая, четвёртая - тонкая, пятая - златокудрая, а шестая - чёрная.
Все шесть были верхом совершенства, обладали умом и превосходно изучили искусство танцев и музыки.
В этом месте рассказа своего Шахразада заметила наступление утра и умолкла.
Но когда наступила триста тринадцатая ночь, она сказала:
елую отроковицу звали Лицом Луны;
темнокожую - Угольком в Огне;
толстую - Полной Луной;
тонкую - Райской Гурией;
златокудрую - Солнцем Дня;
а чёрную - Зеницей Ока.
Однажды Али-Эль-Ямани, радуясь спокойной жизни, которой наслаждался в Багдаде, и находясь в тот день в особенно хорошем расположении духа, позвал всех невольниц в залу, чтобы провести с ними время, беседуя, попивая вино и занимаясь музыкой, и они бесконечно развлекались разного рода играми и забавами.
Когда воцарилась полная весёлость, Али-Эль-Ямани наполнил кубок вином и, обращаясь к Лицу Луны, сказал ей:
— О милая белая невольница, сыграй и спой нам что-нибудь своим восхищающим голосом!
И Лицо Луны взяла лютню и исполнила несколько прелюдий, от которых камни заплясали от радости и все руки поднялись к небу!
Потом, аккомпанируя себе на лютне, она пропела такие стихи:
Мой нежный друг - далёк он или близок -
В моих очах свой лик запечатлел,
И на моих ему покорных членах
Своё он имя начертал навек.
Слушая её, хозяин радовался, а когда она кончила, прикоснулся губами к кубку с вином, подал отроковице, и она выпила его.
Наполнив же кубок вторично, он обратился к темнокожей невольнице и сказал ей:
— О Уголёк в Огне, о целительница души, дай услышать твой голос и спой по своему выбору стихи, но не томи меня, однако же, своим огнём!
И Уголёк в Огне взяла лютню и перестроила её на другой лад; потом заиграла она вступление, от которого заплясали камни и забились сердца, и стала петь:
Клянусь тебе твоим лицом любимым,
Люблю тебя, тебя лишь одного,
Твоей любви не изменю до смерти!
О светлый образ, красоты покровом
Окутанный, ты учишь и прекрасных
Тому, чем быть умеет Красота!
Влечёт сердца твоё очарованье:
Ты лучшее, чистейшее созданье,
Изваянное благостью Творца!
И, прикоснувшись губами к вину, хозяин предложил его отроковице.
И снова наполнил он кубок и обратился к невольнице, отличавшейся значительной дородностью:
— О Полная Луна, тяжёлая по наружности, но лёгкая и симпатичная по крови, не споёшь ли нам песню со стихами, светлыми и ясными, как твоё тело!
И дородная отроковица настроила лютню и запела так, что задрожали сердца и затрепетали твёрдые скалы:
Когда б могла я нравиться тебе,
О ты, предмет моих желаний страстных,
То весь бы мир я вызвала на бой -
И мне была б одна твоя улыбка
Наградой высшей. И если бы ко мне,
К моей душе, что по тебе тоскует,
Ты подошёл своей походкой гордой,
Цари вселенной все могли б исчезнуть -
Я никогда не вспомнила б об них!
Когда б ты принял дар любви смиренной,
Моё всё счастье было б с той поры
Сидеть у ног твоих, о драгоценный,
Осыпанный дарами Красоты!
Эта песня тронула сердце хозяина, и он подал вино отроковице.
И снова налил он кубок и обратился к тоненькой невольнице:
— О стройная Райская Гурия, теперь твоя очередь восхищать нас дивным пением.
И отроковица наклонилась над лютней и пропела следующее:
В делах любви, где тот судья верховный,
Что судит всех? Он нас бы уравнял,
Отдав ему моей любви избыток,
И равнодушием наделив меня!
Слушая эти стихи, хозяин был радостно взволнован и, прикоснувшись к вину, предложил его отроковице, которая выпила его.
Затем снова наполнил он кубок...
Тут Шахразада заметила, что наступает утро, и умолкла.
Но когда наступила триста четырнадцатая ночь, она сказала:
аполнив кубок, обратился он к златокудрой невольнице:
— О Солнце Дня, не споёшь ли нам стихи о любви?
И невольница наклонила златокудрую головку и, пленив слушателей тихими звуками своего голоса, развернула его затем во всём дивном его объёме:
Я вопрошаю раненое сердце:
«О почему же от любовных ран
Не хочешь ты, о сердце, излечиться?
Как можешь ты не внять моим мольбам?»,
Но мне в ответ молчит больное сердце
И вечно вновь летит к его стопам!
Выслушав эту песню, хозяин омочил свои губы в вине и предложил кубок невольнице.
Потом он обратился к чёрной невольнице:
— О Зеница Ока, спой нам стихи, и пусть будут они дивны и румяны, как солнце!
Тогда та взяла лютню и пропела мелодию, которую сочинила сама к стихам свободного размера:
Струитесь слёзы из очей печальных,
Кончину сердца моего оплачьте,
Спалённого огнём моей любви.
Всему причиной мой жестокий друг,
Что для соперниц мог меня покинуть.
Слушая эти стихи, хозяин был взволнован и предложил кубок отроковице, которая и выпила его.
После этого невольницы попросили его сказать, чей голос и чьи стихи были особенно приятны ему.
И Али-Эль-Ямани был поставлен в крайне затруднительное положение.
Наконец, он решился заговорить и сказал:
— По совести, я не могу отдать предпочтение ни одной из вас.
Придите же, ягнята мои, и обнимите меня все вместе!
При этих словах все шесть отроковиц бросились в его объятия и ласкались к нему целый час.
Затем поставив их в кружок перед собою, он сказал им:
— Сам я не хотел отдавать предпочтение которой-нибудь из вас.
Но то, что не сделано мною, может быть сделано вами самими.
Я хочу, чтобы каждая из вас воздала себе хвалу, которой заслуживает, указав на свои преимущества и достоинства, и унизила прелести соперницы.
В борьбе этой вы должны сражаться только прекрасными словами, цитатами из произведений мудрецов и опираться на Коран.
Тут Шахразада заметила, что наступает утро, и умолкла.
Но когда наступила триста пятнадцатая ночь, она сказала:
есть отроковиц повиновались, и началось очаровательное состязание.
Прежде всех встала белая невольница, знаком пригласила чёрную стать перед нею и тотчас же сказала:
— В книгах учёных людей сказано, что Белизна говорила так:
— Я свет сияющий!
Цвет мой ясен и очевиден!
Чело моё сияет блеском серебра, а красота моя внушила поэту такие стихи:
Беляночка с блестящей гладкой кожей,
Она, как перл, заботливо хранима.
Её же стан - то ветка гибкой ивы,
Что, трепеща, несёт свои листы:
За эту ветвь охотно отдадим мы
Весь пышный сад и все его цветы!
Но я продолжаю!
Цвет мой, цвет дня, померанцевого цветка и жемчужной утренней звезды!
И ещё сказано в книге:
«Те, кто сумел сохранить лицо своё белым, то есть чистым и незапятнанным, будут в числе избранных милосердием Аллаха».
Следовательно, мой цвет - царь всех цветов.
Разве не знаешь ты, что снег, падающий с неба, всегда бел?
Разве не известно тебе, что правоверные для своих тюрбанов отдали предпочтение белой кисее?
Но я не хочу более распространяться о своих достоинствах и хочу поскорее разобрать тебя, о чёрная, цвета чернил и навоза!
Но прежде вспомни стихи поэта, в которых говорится о чёрном и белом:
Не знаешь разве, что цена жемчужин
От белизны зависит их молочной,
А что ты угля чёрного мешок
И сам легко за драхму покупаешь?
При этих словах белой невольницы господин сказал ей:
— Довольно!
Теперь очередь чёрной!
Тогда Зеница Ока, стоявшая до тех пор неподвижно, взглянула на Лицо Луны и сказала ей:
— Известно ли тебе, о невежественная белая, то место в Коране, где Всевышний клянётся мраком ночи и светом дня?
Так вот, Аллах в этой клятве упомянул сначала ночь, а потом уже день.
Разве чёрный цвет волос не есть украшение юности, подобно тому, как белый цвет признак старости и конца земных радостей?..
В этом месте рассказа своего Шахразада заметила, что наступает утро, и скромно умолкла.
Но когда наступила триста шестнадцатая ночь, она сказала:
