ил в Багдаде в минувшие времена халиф Аль-Мотазид Биллах.
У него было шестьдесят визирей, которые пеклись об интересах народа столь же неусыпно, как и их повелитель.
И вот однажды халиф, прогуливаясь по городу со своим любимым застольником Ахмадом-Ибн-Хамдуном, услышал, как один мальчик сказал другому:
— О друг мой, наш господин опечален тем, что в час еды с ним нет никого из иноземцев, которым он всегда оказывает гостеприимство!
И тогда халиф сказал своему застольнику:
— О рассказчик с медовым языком, не думаешь ли ты, что нам необходимо безотлагательно познакомиться с этим нашим подданным?
И Ибн-Хамдун согласился с этим.
Он подошёл к мальчикам и сказал им:
— Ступайте и предупредите вашего господина, что у дверей его два чужестранных купца ходатайствуют о входе в его жилище.
И оба мальчика отправились к своему дому, на пороге которого не замедлил появиться их хозяин.
Тут Шахразада заметила, что наступает утро, и умолкла.
А когда наступила восемьсот седьмая ночь, она сказала:
еловек это был изысканной внешности и изящной осанки, на плечах у него был бархатный плащ с золотой бахромой, а на пальце рубиновое кольцо.
Он приблизился к ним с благосклонной улыбкой на губах и пригласил их в дом.
И когда они вошли, то подумали, что это настоящий уголок рая, ибо красота его способна была отнять у страдающего влюблённого всякое воспоминание о его возлюбленной.
Халиф и его спутник уселись на диване, покрытом хорассанскими коврами, и хозяин пригласил их разделить с ним трапезу, состоявшую из многих превосходных блюд, которые служители приносили на золотых подносах и расставляли на бамбуковых табуретах.
И рассказчик Ибн-Хамдун чувствовал, что душа его приходит в экстаз от благородных вин и от всей совокупности этих красот.
Но вдруг халиф наперекор обычаю, требующему, чтобы хозяин и гости не расспрашивали друг друга об их именах и достоинстве, встал и гневно воскликнул:
— Знаешь ли ты, кто я?
И хозяин, побледнев, ответил:
— Клянусь Аллахом!
Я не имею этой чести!
Тогда Ибн-Хамдун сказал молодому человеку:
— Ты находишься в присутствии эмира правоверных халифа Аль-Мотазида Биллаха!
Тогда крайне изумлённый хозяин поцеловал землю между рук халифа и, трепеща, сказал:
— О мой повелитель!
Не дай излиться твоему гневу на твоего раба, прежде чем ты не убедишься в его преступлении!
И халиф сказал:
— Я заметил, что мебель в этом доме носит имя моего деда Аль-Мотавакиля Алаллаха!
Можешь ли ты мне объяснить эту странность?
Говори же, иначе тебя постигнет смерть.
Тут Шахразада заметила наступление утра и умолкла.
А когда наступила восемьсот восьмая ночь, она сказала:
хозяин, вместо того, чтобы затрепетать, улыбнулся и сказал:
— Знай же, о эмир правоверных, что я родился в Багдаде, и мой отец был богатым купцом на базаре.
И я его единственный сын, и он нежно любил меня, не жалея издержек для моего воспитания.
Но час судьбы его исполнился, и он умер, а я, став наследником его богатства, продолжал ходить на базар и заниматься торговыми делами.
И я предпочитал всякому удовлетворению извне спокойствие моего существования, а обманчивому величию - простое счастье, скрывающееся в среде приятных мне друзей.
Но однажды я увидел у моей лавки молодую девушку с глазами вавилонянки.
Она бросила на меня один только взгляд, и я затрепетал душой и телом.
А девушка вошла в мою лавку, откинула вуаль, уселась со звоном браслетов и сказала:
— Если это ты, Абул-Гассан, то отсчитай мне пятьсот динариев!
И я отвечал:
— Слушаю и повинуюсь!
И, приказав отвесить пятьсот динариев, я передал их ей.
А она взяла их и вышла.
И я почувствовал себя пленником её очарования и узником её красоты.
И, не зная, какое колдовство лишило меня разума, я не мог решиться остановиться на чём-нибудь или сделать какое-нибудь усилие, чтобы извлечь себя из того состояния отупения, в которое я погрузился.
Но на следующий день она опять появилась передо мною со своими продолговатыми, огненными и тёмными глазами и со своей обворожительной улыбкой.
На этот раз, не произнося ни слова, она положила палец на бархатный ящик, в котором находились неоценимые драгоценности, и просто улыбнулась мне.
Тут Шахразада заметила приближение утра и умолкла.
А когда наступила восемьсот девятая ночь, она сказала:
я в то же мгновение завернул этот бархатный ящик со всем содержимым и передал его очаровательнице, которая взяла его и удалилась, не прибавив к этому ровно ничего.
А я, преодолев робость, поднялся и пошёл по её следам.
И увидел я, что на берегу Тигра она села в лодку и подъехала к мраморному дворцу твоего деда, о господин мой.
И я подумал, что вовлечён в рискованное предприятие и ввергнут в мельницу осложнений, но потом я вспомнил слова поэта:
Восстань, о друг, и сбрось свою сонливость,
Ведь роза счастья не цветёт во сне.
Не пропускай ты жизненных мгновений
И в бурной жизни лучше их сжигай.
И приободрённый этими стихами и воспоминаниями об очаровательной молодой девушке, я решился во что бы то ни стало добиться её.
На базаре я нашёл человека, который познакомил меня с портным евнухов самого халифа.
И когда я описал ему свою покупательницу, он вскричал:
— Да это Жемчужный Пучок, музыкантша нашего эмира!
И он прибавил:
— А вот и её евнух!
И я увидел, что к портному вошёл молодой белый раб, прекрасный, как луна в месяце Рамадане.
И он посмотрел на меня, совершенно как его госпожа, отвёл меня в сторону и сказал:
— Без всякого сомнения, ты Абул-Гассан!
И я, крайне удивлённый тем, что слышу своё имя, спросил:
— Верно, но кто открыл тебе моё имя?
А он сказал:
— Как мог я не узнать его, если моя госпожа столько раз в день произносит его!
И если ты так же влюблён в мою госпожу, как она в тебя, я готов помочь тебе добраться до неё!
И тогда я поклялся мальчику, что без памяти влюблён в его госпожу, и что, наверное, умру, если не увижу её.
Тут Шахразада увидела, что близится утро, и умолкла.
А когда наступила восемьсот десятая ночь, она сказала:
