ыл в древности в стране Египетской купец по имени Корона, который всю жизнь свою провёл в странствованиях по морям и землям.
Снискав богатство, счастливый и всеми уважаемый, он отказался от путешествий, чтобы благодетельствовать в своём дворце.
Покои его, гарем, шкафы и сундуки его были полны сокровищ, но самым дорогим из них был его собственный сын Нур, мальчик четырнадцати лет, про которого поэт сказал так:
Его глаза стрелкам даруют стрелы,
Чтобы пронзать влюблённые сердца!
И вот однажды, когда очаровательный юноша, сын купца Корона, сидел в лавке отца своего, к нему подошли несколько товарищей его...
На этом месте своего повествования Шахразада увидела, что наступает утро, и со скромностью умолкла.
А когда наступила шестьсот тридцатая ночь, она сказала
они предложили ему отправиться вместе с ними гулять в саду, принадлежавшем одному из них, и он ответил:
— Я должен сначала спросить позволения у отца моего.
И купец Корона дал ему разрешение и снабдил его кошельком, полным золота, дабы он не был в тягость своим товарищам.
Тогда Нур и другие мальчики сели на мулов и ослов и скоро подъехали к саду, заключавшему всё, что может ласкать глаз и услаждать вкус.
И они вошли туда через сводчатые ворота, прекрасные, как врата рая, и выстроенные из чередующихся рядов разноцветного мрамора, и обвитые виноградными лозами, отягчёнными гроздями винограда, красного, чёрного, белого и золотистого, о которых поэт сказал:
О винограда кисти, налитые
Вином душистым, вы вкусней сорбета
И в чёрный цвет как вороны одеты;
Ваш тёмный блеск меж зелени ветвей
Подобен блеску юных женских пальцев,
Лавзонией окрашенных недавно.
И сторож сада скоро провёл юношей по различным аллеям к крытой беседке, утопающей в густой зелени.
И он пригласил их войти отдохнуть, и усадил на парчовых подушках вокруг бассейна, наполненного водой, и попросил юного Нура занять место посредине.
И он поднёс ему, чтобы освежить лицо, опахало из страусовых перьев.
Тут Шахразада заметила, что наступает утро, и умолкла.
А когда наступила шестьсот тридцать первая ночь, она сказала:
атем юноши, сняв плащи и чалмы свои, принялись болтать и беседовать между собою, и не могли оторвать глаз от прекрасного товарища своего Нура.
После еды мальчики вымыли руки с мылом, смешанным с мускусом, и вытерли их шёлковыми салфетками, затканными золотом.
И хозяин сада наполнил вином большой кубок и пустил его вкруговую.
Но когда черёд дошёл до юного Нура, то он принял кубок с некоторым смущением, ибо он ещё никогда не пил вина, и нёбо его не ведало вкуса крепких напитков, так же, как тело не знало прикосновений женщины.
А товарищи его знали о девственности Нура и решили, приглашая его в эту поездку, расшевелить и пробудить его в этом отношении.
И увидав, что он колебался прикоснуться к кубку, юноши принялись нарочно хохотать, и раззадоренный Нур решительно поднёс кубок к своим губам и осушил его до последней капли.
Тогда лёгкий хмель опьянения стал бродить в его голове, а один из молодых людей воскликнул, обращаясь к хозяину:
— Всё это хорошо, о щедрый друг!
Но ведь наслаждение наше не может быть полным без пения и музыки женских уст.
И владелец сада вышел из залы пиршества и вскоре возвратился назад, ведя за руку молодую девушку, одетую в синий шёлк.
Это была стройная египтянка, восхитительного сложения, прямая, как буква алеф, с вавилонскими глазами, волосами чёрными, как ночная тьма, и кожей белой, как самородное серебро или как очищенная миндалинка.
И она была так прекрасна и так ослепительна в своей тёмной одежде, что можно было принять её за луну летней поры, среди тёмной зимней ночи.
И юный владелец сада сказал девушке:
— О прекрасная повелительница светил, мы призвали тебя сюда, чтобы угодить гостю и другу нашему Нуру, который впервые почтил нас сегодня своим посещением!
Тогда юная египтянка села возле Нура, бросив на него взгляд необычайной выразительности.
Тут Шахразада заметила, что наступает утро, и умолкла.
А когда наступила шестьсот тридцать вторая ночь, она сказала:
атем она достала из-под своего покрывала индийскую лютню.
Затем, приподняв рукава до локтей и обнажив свои руки, она прижала лютню к груди, как мать прижимает ребёнка, и стала щекотать её ногтями пальцев своих.
И лютня вздрогнула и звучно застонала от этого прикосновения, а девушка пропела стройно и звучно такие строчки про неё:
Когда меня прозрачными ногтями
Касается прекрасная рука,
Тогда мои трепещут сладко струны,
Удары я с блаженством выношу.
В награду же за рабство отдыхаю
Я на груди прекрасной юных дев,
И руки их любовно обнимают
Мой тонкий стан. Аккордами своими
Я привлекаю тех друзей, что любят
Весёлые собрания; и песней,
Что я от птиц своих переняла,
Без кравчего я опьянять умею!
Затем прекрасная египтянка на минуту перестала играть, а потом, обратив томный взгляд свой на юного Нура, вновь запела, подыгрывая себе на лютне.
Тут Шахразада заметила, что наступает утро, и умолкла.
А когда наступила шестьсот тридцать третья ночь, она сказала:
